Самой же большой загадкой является его непонятная болезнь и внезапная смерть. Официальный диагноз был поставлен - острый эндокардит. Но просто невероятно, как мог стройный, ясноглазый красавец с хорошим цветом лица сгореть так быстро. По свидетельствам родных, у Блока не было дурной наследственности и он крайне редко обращался к докторам. Поэт Георгий Иванов писал: «Врачи, лечившие Блока, так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались как-то подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий».

Вот история его болезни: в апреле 1921 года почувствовал себя неважно. Впрочем, после пережитой зимы с «ежесекундным безденежьем, бесхлебьем», эти недомогания испытывали все жители Петербурга. К нему постоянно приходил доктор Пекелис, который был его приятелем, и ничего опасного в его состоянии не находил.

В начале мая поэт едет в Москву в одном поезде с Корнеем Чуковским, на литературный вечер в Политехнический институт. Чуковский замечает, что Блок разительно переменился, стал «жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый». На этом злополучном вечере случился скандал.

Когда Блок прочитал отрывок своей поэмы, некто из толпы выкрикнут, что его стихи мертвы. Началась безобразная драка, поэта вывели его друзья и поклонники. Блок после этого происшествия совсем пал духом и, когда приехал в домой, то даже не улыбнулся жене. Ночью Блок очень плохо спал, ему снились кошмары.

17 мая появился озноб: ломило все тело, особенно руки и ноги. Александра уложили в постель, а вечером пришел доктор. Температура была 39, но поэт жаловался только на общую слабость и тяжесть в голове. Доктор прослушал его сердце и обнаружил, что оно увеличено влево на палец и вправо на ½. Впрочем, не было аритмии и отеков. Со стороны органов дыхания и кровообращения Пекелис никакой патологии не выявил. Несмотря на то, что симптомы были более чем странные, доктор высказал единственно возможное предположение, что у Блока возможен острый эндокардит как осложнение после гриппа.

Поэту с каждым днем становилось все хуже, появились сильные боли, которые приводили его в ярость. Однажды он подошел к печке, чтобы согреться. Любовь Дмитриевна стала уговаривать мужа лечь в постель, но он со слезами стал хватать и бить все подряд: вазу, которую она ему подарила, зеркало... Любовь Дмитриевна вспоминала, как однажды он разбил кочергой стоявшего на комоде Аполлона. Немного успокоившись, Блок сказал испуганной жене: «А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа».

В дни, когда боли проходили, поэт разбирал и уничтожал архивы, блокноты, записи. Особенно тщательно он старался уничтожить все экземпляры «Двенадцати». После ночей, проведенных в кошмарах, он беспрестанно повторял жене, как в бреду: «Люба, поищи хорошенько, и сожги, все сожги».

В начале июня доктор Пекелис после консультации с другими врачами возбуждает ходатайство о необходимости отправить больного Блока в Финляндию. К ходатайству присоединились Максим Горький и нарком Луначарский.

Политбюро же составило следующую резолюцию: «Блок - натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать его не стоит».

К началу августа Блок уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал от страшной боли. Врачи прописали ему уколы морфия, который был в то время обычным обезболивающим, но даже они не помогали. Впрочем, в этот период, после долгих повторных просьб Политбюро разрешило наконец-то выезд в Финляндию. Но для оформления паспорта необходимо было время.

Врачи не знали, что делать. Самуил Алянский вспоминал, что однажды Пекелис передал ему рецепт и попросил принести «лекарства»: сахар, белую муку, рис, лимоны. Но даже на этом рецепте понадобилась резолюция Петрогубкоммуны. Алянский, не застав на месте заведующего, пошел на рынок и сам купил часть продуктов. Но они уже не помогли - в этот день Блок умер, оставив в замешательстве родных, друзей и врачей. На похороны пришли тысячи горожан, и гроб несли шесть километров на руках до Смоленского кладбища, что само по себе было удивительно в голодающем и больном городе.

После его смерти было множество предположений об истинной причине его гибели. Официально - он умер от голода, цинги и истощения. Один литературовед даже сказал, что это был сифилис. Следовательно, при лечении ртутными препаратами произошло отравление организма. Версию лечащего врача мы уже знаем - острый эндокардит. Что же касается Маяковского, Чуковского, Соловьева и других его литературных друзей, то они были убеждены в том, что поэт был отравлен спецслужбами. Кстати, впоследствии Ионов, пытавшийся расследовать причины смерти Блока, был приговорен к расстрелу.

Сам же Александр Блок незадолго до смерти сказал: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Хоть это не диагноз его роковой болезни, но единственное объяснение странной и безвременной кончины.

http://repin.info/celebrity/alexander_bloks_mysterious_death #comments

Памяти Блока.

Роман Камнев

Оставляю вам сердце свое.

Вы его берегите, друзья.

Ночь начнется и песнь запоет,

Песнь о том, что расстаться нельзя.

И как сладко тогда замереть,

В темноте слушать рвущийся пульс.

Приходи же, проклятая смерть,

Я теперь ничего не боюсь.

Пусть наступит заря, и дневной

Свет застелет пустую кровать.

Ничего не случится со мной,

И не надо меня отпевать.

Оставляю вам песни свои

И немногие угли-слова.

Я хочу, чтоб в любимом краю

Зеленела все так же листва.

Солнце так же взойдет и зайдет

За далекую кромку земли,

Только ветер меня не найдет,

И деревья уже подросли.

Но и в этот обыденный час

Где-то будут шептать и любить.

Эти люди счастливее нас,

Но без нас их могло бы не быть...

Весной 1921 года Блок тяжело заболел, это было связано и с голодными годами гражданской войны, и с огромным истощением нервной системы, возможно, и с творческим кризисом, наступившим после поэмы "Двенадцать".

С. М. Алянский, единственный, кто, кроме родных, навещал умирающего поэта, пишет: "Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни.

Один Александр Александрович, должно быть, предчувствовал свой скорый уход. Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что наметил, и поэтому торопился".

Далее мемуарист рассказывает эпизод, происшедший во время болезни Блока: "...Спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, открывая мне дверь, поспешно повернулась спиной. Я успел заметить заплаканные глаза. Она просила меня подождать, и, как всегда, я прошел в маленькую комнату, бывшую раньше кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмитриевна вернулась и сказала, что сегодня Саша очень нервничает, что она просит меня, если не спешу, посидеть: быть может, понадобится моя помощь - сходить в аптеку. Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страшный крик Александра Александровича. Я выскочил в переднюю, откуда дверь вела в комнату больного. В этот момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбежала из комнаты с заплаканными глазами... Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна вернулась к больному. Пробыв там несколько минут, она пришла ко мне и рассказала, что произошло. Она предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике у кровати, и швырнул их с силой о печку".

В другой раз Блок на глазах гостя отбирал и уничтожал некоторые свои записные книжки. "Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел. И этот "безумный" акт в спокойном состоянии особенно потряс меня",- пишет мемуарист.

А вот описание последнего свидания с поэтом: "Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
- Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу,- повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза. Я понимал, что это не физическая глухота... Мне показалось, что я долго сижу. Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал:
- Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал.
Это были последние слова, которые я от него услышал. Больше я живого Блока не видел".

Другой современник поэта, Георгий Иванов, пишет, что врачи, лечившие Блока, "так и не могли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий... Но все-таки от чего он умер? "Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем". Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго до смерти, быть может, единственно правильный диагноз его болезни.

За несколько дней до смерти Блока в Петербурге распространился слух: Блок сошел с ума. Этот слух определенно шел из большевизанствовавших литературных кругов. Впоследствии в советских журналах говорилось в разных вариантах о предсмертном "помешательстве" Блока. Но никто не упомянул одну многозначительную подробность: умирающего Блока навестил "просвещенный сановник ", кажется, теперь благополучно расстрелянный, начальник Петрогослитиздата Ионов . Блок был уже без сознания. Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры "Двенадцати" уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один?
- "Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги". Любовь Дмитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову , требовал везти себя в Москву.
- Я заставлю его отдать, я убью его... И начальник Петрогослитиздата Ионов слушал этот бред умирающего...".

По свидетельству К. Чуковского, в "начале июля стало казаться, что он поправляется... числа с 25 наступило резкое ухудшение; думали его увезти за город, но доктор сказал, что он слишком слаб и переезда не выдержит. К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забыть..."

В "Краткой заметке о ходе болезни" Блока наблюдавший поэта врач А. Г. Пекелис констатировал: "...Процесс роковым образом шел к концу. Отеки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, все заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения... Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметней таял и угасал и при все нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался".

Произошло это 7 августа 1921 г. в 10 час. 30 мин. Андрей Белый в письме В. Ф. Ходасевичу От 9 августа 1921 г. рассказывал: "Дорогой Владислав Фелицианович, приехал лишь 8 августа из Царского: застал Ваше письмо. Отвечаю: Блока не стало. Он скончался 7 августа в 11 часов утра после сильных мучений: ему особенно плохо стало с понедельника. Умер он в полном сознании. Сегодня и завтра панихиды. Вынос тела в среду 11-го в 10 часов утра. Похороны на Смоленском кладбище. Да!.. Эта смерть для меня - роковой бой часов: чувствую, что часть меня самого ушла вместе с ним. Ведь вот: не видались, почти не говорили, а просто "бытие" Блока на физическом плане было для меня как орган зрения или слуха; это чувствую теперь. Можно и слепым прожить. Слепые или умирают или просветляются внутренно: вот и стукнуло мне его смертью: пробудись или умри: начнись или кончись. И встает: "быть или не быть".

Когда, душа, просилась ты Погибнуть иль любить...

И душа просит: любви или гибели; настоящей человеческой, гуманной жизни или смерти. Орангутангом душа жить не может. И смерть Блока для меня это зов "погибнуть иль лю6ить"

С невероятной болью восприняли смерть Блока и другие его современники. В дневнике Корнея Чуковского есть такая запись (12 августа 1921 г.):
"Никогда в жизни мне не было так грустно...- грустно до самоубийства. <...> В могиле его голос, его почерк, его изумительная чистоплотность, его цветущие волосы, его знание латыни, немецкого языка, его маленькие изящные уши, его привычки, любви, "его декадентство", "его реализм", его морщины - все это под землей, в земле, земля... В его жизни не было событий. "Ездил в Bad Nauhiem". Он ничего не делал - только пел. Через него непрерывной струей шла какая-то бесконечная песня. Двадцать лет с 98 по 1918. И потом он остановился - и тотчас же стал умирать. Его песня была его жизнью. Кончилась песни, и кончился он".

Спустя годы, размышляя о гибели (именно так: гибели!) Блока, Владислав Ходасевич писал: "В пушкинской своей речи, ровно за полгода до смерти, он говорил: "Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю,- тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше ничем: жизнь потеряла смысл".

Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, - и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то "вообще" оттого, что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Oн умер от смерти".

Но это - определение поэта. Спустимся, однако, с горных высот и послушаем, что говорят врачи, которые любят точность и определенность. Реконструировавшие болезнь и смерть Блока по документам и воспоминаниям современников, доктор медицинских наук М. М. Щерба и кандидат медицинских наук Л. А. Батурина утверждают, что поэт "погиб от подострого септического эндокардита (воспаления внутренней оболочки сердца), неизлечимого до применения антибиотиков. Подострый септический эндокардит - это "медленно подкрадывающееся воспаление сердца". Обычно наблюдается в возрасте 20-40 лет, чаще у мужчин. Начало заболевания всегда малозаметное, нет никаких указаний на болезнь сердца, состояние ухудшается постепенно, преобладают жалобы на слабость, недомогание, утомляемость, похудание, вплоть до истощения. Лихорадка - наиболее постоянный симптом: сначала подъем температуры незначительный, затем до 39 ° и выше... Наряду с этим - озноб, прогрессирующее малокровие. Поражение сердца выражается в клапанном пороке (за счет эндокардита) и в миокарде (воспалении средней, мышечной оболочки сердца). Одно из характерных проявлений подострого септического эндокардита - множественные эмболии (т. е. закупорка, чаще всего тромбом) малых и больших сосудов мозга, внутренних органов, кожи, конечностей. В результате изменений мозговых сосудов развивается картина менингоэнцефалита (воспаления головного мозга и его оболочки). Непосредственная причина смерти - сердечная недостаточность или эмболии. Длительность заболевания - от трех месяцев до нескольких лет (Обычно 1,5-2 года)... Психические перенапряжения и нарушения питания резко, в 3-4 раза, увеличивают частоту возникновения подострого септического эндокардита... Возбудителем инфекции обычно являются микробы, находящиеся в полости рта, верхних дыхательных путях, инфицированных зубах, миндалинах..."

Фу, какая проза! Куда возвышеннее: "Он умер от того, что не мог больше жить".

Очевидная ошибка - Блока посещал только С. М. Алянский Путаница произошла оттого, что Г. Иванов писал об этом эпизоде с чужих слов.
Советские комментаторы оспаривали этот эпизод, ссылаясь, в частности, на воспоминания К. Федина, согласно которым Блок в феврале 1921 г. якобы сказал: "Я сейчас думаю так же, как думал, когда писал "Двенадцать". Но, зная двуличность К. Федина, следует признать его "свидетельство" весьма сомнительным.

В 16 лет Блок увлёкся театром. В феврале 1921 года на вечере памяти Александра Пушкина в Доме литераторов Блок выступил со своей знаменитой речью «О назначении поэта». В 1909 году умирает отец – и впервые у Блока начинаются проблемы с сердцем. 7 июля 1916 года Блока призвали на службу в инженерную часть Всероссийского Земского Союза. Поэт служил в Белоруссии. Александр Блок. Седое Утро. Стихотворения. Говорю: «Александр Блок…».

Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Блок на глазах гостя отбирал и уничтожал некоторые свои записные книжки. Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Больше я живого Блока не видел». Ионов*. Блок был уже без сознания. Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось.

Дмитрий Быков
Безумный Блок

Умер он в полном сознании. Блока и другие его современники. В его жизни не было событий. Блок задохнулся, взял это именно отсюда. В 1897 году, очутившись с матерью за границей, в немецком курортном городке Бад-Наугейме, 16-летний Блок пережил первую сильную юношескую влюблённость в 37-летнюю Ксению Садовскую.

В 1897 году на похоронах в Петербурге встретился с Владимиром Соловьёвым. Первые стихи Блок написал в пять лет. В 10 лет Александр Блок написал два номера журнала «Корабль». С детства Александр Блок каждое лето проводил в подмосковном имении деда Шахматово. На этой почве у Блока возник конфликт с Андреем Белым, описанный в пьесе «Балаганчик».

За итальянские стихи Блока приняли в общество, которое называлось «Академией». Летом 1911 года Блок снова едет за границу, на этот раз во Францию, Бельгию и Нидерланды. По собственному признанию в письме матери, во время войны его основные интересы были «кушательные и лошадиные».

Постоянно возрастающий объём работы подорвал силы поэта. Начала накапливаться усталость - Блок описывал своё состояние того периода словами «меня выпили». Весной 1921 года Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Вопрос рассматривало Политбюро ЦК РКП(б).

Сегодня, 15 марта в истории:

Луначарский отмечал: «Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучали его». До последних лет в Петербурге проживала троюродная сестра Александра Блока - Ксения Владимировна Бекетова. Среди родственников Блока - главный редактор журнала «Наше наследие» - Владимир Енишерлов. Особенно характерным в этой связи выглядит ставшее хрестоматийным классическое сопоставление туманного силуэта «Незнакомки» и «пьяниц с глазами кроликов».

1917-18 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П. С.). Песенка-то вообще нехитрая, а Блок человек глупый. Октябрьскую революцию Блок пытался осмыслить не только в публицистике, но и, что особенно показательно, в своей не похожей на всё предыдущее творчество поэме «Двенадцать» (1918).

Языковой стиль поэмы «Двенадцать» был воспринят современниками не только как глубоко новый, но и как единственно возможный в тот момент. В феврале 1919 года Блок был арестован Петроградской Чрезвычайной Комиссией.

Заслуженный артист России скончался в Санкт-Петербурге

Переосмысление революционных событий и судьбы России сопровождалось для Блока глубоким творческим кризисом, депрессией и прогрессирующей болезнью. Видимо, рассказ о Могилёве Блок написал, но не успел опубликовать.

1234к. и. н. Шепелев, В, Любимов, В. «Он будет писать стихи против нас». Правда о болезни и смерти Александра Блока (рус.) // Источник. Николай Пунин и Александр Блок // Перекресток искусств Россия-Запад (Труды исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета № 25). СПб., 2016. С. 177-184. Александр Блок (1880-1921) родился в семье дочери ректора Санкт-Петербургского университета и варшавского юриста.

Книга его стихов «Стихи о прекрасной даме» посвящена именно ей. В 1909 году Блок испытывает сильное душевное потрясение: умирает его отец, затем — ребенок. Вполне вероятно, что его любовь ко всему русскому привела к тому, что в 1917 году поэт отказался от эмиграции, так как считал, что должен быть с Россией в трудные минуты.

(1880 — 1921) русский поэт

Блок практически перестал писать стихи, так как революционные дела его «выпили». По свидетельствам родных, у Блока не было дурной наследственности и он крайне редко обращался к докторам. Вот история его болезни: в апреле 1921 года почувствовал себя неважно.

Объявляю: «Александр Блок…»

К нему постоянно приходил доктор Пекелис, который был его приятелем, и ничего опасного в его состоянии не находил. Чуковский замечает, что Блок разительно переменился, стал «жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый».

Когда Блок прочитал отрывок своей поэмы, некто из толпы выкрикнут, что его стихи мертвы. Блок после этого происшествия совсем пал духом и, когда приехал в домой, то даже не улыбнулся жене. Ночью Блок очень плохо спал, ему снились кошмары. 17 мая появился озноб: ломило все тело, особенно руки и ноги. Александра уложили в постель, а вечером пришел доктор. Температура была 39, но поэт жаловался только на общую слабость и тяжесть в голове.

Несмотря на то, что симптомы были более чем странные, доктор высказал единственно возможное предположение, что у Блока возможен острый эндокардит как осложнение после гриппа. В начале июня доктор Пекелис после консультации с другими врачами возбуждает ходатайство о необходимости отправить больного Блока в Финляндию.

Но они уже не помогли – в этот день Блок умер, оставив в замешательстве родных, друзей и врачей. Что же касается Маяковского, Чуковского, Соловьева и других его литературных друзей, то они были убеждены в том, что поэт был отравлен спецслужбами. Кстати, впоследствии Ионов, пытавшийся расследовать причины смерти Блока, был приговорен к расстрелу.

Александр Блок на смертном одре. Фото Моисея Наппельбаума. В наших постах мы уже касались вопросов постановки диагнозов и причин смерти наших великих поэтов. А вот со смертью другого великого поэта, умершего в очень непростом для всех 1921 году, всё не так просто. Что мы еще знаем о детских болезнях Блока? В 12 лет — отит, в 13 – корь с длительным бронхитом.

Безусловно, все эти предположения требуют доказательств.Александр Блок ушел в 41 год совсем молодым

Что действительно плохо – это то, что мальчик был единственным в семье, и над ним всегда тряслись, и все болезни его преувеличивали. Да и все знакомые говорят о пышущем здоровье Блока. Впрочем, через пять леть проблемы начинаются.

Великий поэт Александр Блок умер от неизвестной болезни в возрасте 41 года. Смерть его была полной неожиданностью как для родных, так и для врачей. Сам же Александр Блок незадолго до смерти сказал: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Блока сейчас очень трудно.

Блок восторженно принял революцию. Он призывал: «Всем телом, всем сердцем слушайте Революцию», и посвятил ей поэму «Двенадцать». Поэт согласился работать на новую власть, и скоро его стали назначать и выбирать в разнообразные организации и комиссии, даже не спрашивая согласия. Постепенно Блок понял сущность большевистского порядка, он чувствовал, что «мировая революция превратиться в мировую грудную жабу», а о своём душевном и физическом состоянии говорил: «Меня выпили». Блок перестал творить: «…Я не принадлежу себе, я разучился писать стихи, думать о стихах… Я превращён в протоколиста, вовлечён в политику».

Серьёзное ухудшение здоровья стало ощущаться после суровой зимы 1921 года с «ежесекундным безденежьем, бесхлебьем, бездоровьем». В феврале, на вечере, посвящённом памяти Пушкина, Блок сказал о великом предшественнике: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Он говорил и о себе.

В мае 1921 года Александр Александрович слёг. Больного регулярно посещал врач Пекелис, который жил в этом же доме. Но по свидетельству Корнея Чуковского: «К началу августа Блок уже почти всё время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого всю жизнь не забыть».

Блок скончался в 10.30 утра в свое квартире на Офицерской улице, ему было 40 лет. Сейчас это улица Декабристов, а в доме находится музей-квартира поэта, открытая в 1980-м году, к столетию со дня его рождения.

Воспаление сердца

По-поводу болезни и смерти Блока с самого начала стали ходить слухи, вплоть до того, что поэт сошёл с ума. Писатель Георгий Иванов вспоминал: «Врачи так и не могли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он начал неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий… Но всё-таки от чего он умер?»

Блок скончался в 10.30 утра в свое квартире на Офицерской улице, ему было 40 лет. Фото: Commons.wikimedia.org / Толчан

В «Краткой заметке о ходе болезни» Александр Пекелис констатировал: «Процесс роковым образом шёл к концу. Отёки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, всё заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения…»

Уже в наше время специалисты реконструировали болезнь Блока именно по записям Пекелиса. Сейчас считается, что поэт «погиб от …воспаления внутренней оболочки сердца. Характерные проявления болезни:

закупорка (чаще всего тромбом) сосудов мозга, внутренних органов, кожи, конечностей. Психические перенапряжения и нарушения питания в 3-4 раза увеличивают частоту возникновения болезни».

Две могилы

На похороны собралось около полутора тысяч человек - огромная толпа для голодающего Петрограда 1921 года. Открытый гроб с телом шесть километров несли на руках. Отпевание прошло в храме Воскресения Христова. Храм сохранился до нашего времени, сейчас он реставрируется. Поэта похоронили рядом с дедом и бабушкой - Андреем Николаевичем и Елизаветой Григорьевной Бекетовыми. Блоку хотелось, чтобы могила была простой, и на земляном холмике поставили высокий белый крест.

Однако поэту, не имевшему покоя при жизни, и после смерти не суждено было упокоиться. К 20-й годовщине его смерти по инициативе Союза писателей прах решили перенести на Литераторские мостки Волкова кладбища. Как печально острили в то время: «Блока решили присоединить к профсоюзу литературных деятелей». Планам помешала война, но их реализовали в 1944 году, даже не дождавшись окончания войны. Как вспоминал известный филолог Дмитрий Максимов, ему позвонили, и сказали, что, если он поспешит, может успеть к перезахоронению. Дмитрий Евгеньевич пришёл уже к разрытой могиле. Ему досталось нёсти череп Блока, остальным было или противно, или они боялись. На новые «похороны» на Литераторские мостки Максимов не поехал.

Печальный груз доставили на Волково кладбище на подводе. Утром 28 сентября прах предали земле. Никого из членов Союза писателей при этом не было. Через два года на могиле установили обелиск.

Ну а на Смоленском кладбище существует Блоковская дорожка, и на месте первой могилы поэта вновь стоит простой деревянный крест.

(1880-1921)

Статья служит дополнением к главе «Падение вестника» («Роза Мира», книга X, гл. 5).:
«Душевный мрак этих последних лет не поддается описанию. Психика уже не выдерживала, появились признаки её распада» (Даниил Андреев)

Дмитрий Быков
Безумный Блок

Большинство исследователей и мемуаристов стыдливо избегали ответа на вопрос, отчего умер Блок. Разговор о последних днях Александра Блока неизбежно коснулся бы его разочарования в революции

Умер от отсутствия воздуха, как Пушкин (формулировка из последней публичной речи Блока, писанной к годовщине пушкинской гибели в январе 1921 года) Умер вместе с эпохой. Эти формулы Блок как будто заранее заготовил в помощь ненавистным ему «скучным историкам» будущего.

За неделю до смерти поэта Надежда Павлович, московская его обожательница, подбежала к Корнею Чуковскому в слезах и бурно, быстро, несвязно заговорила о том, что для Блока все кончено. Чуковский выразился в том смысле, что надо надеяться, не все потеряно... Павлович зашептала ему на ухо.

Никому не говорите... уже несколько дней... он сошел с ума!

Впрочем, Чуковский и сам замечал за Блоком признаки если не безумия, то постепенного распада личности. Именно из его мемуаров мы знаем, как Блок в конце жизни мог пройти мимо давнего и доброго знакомого, не заметив его и не поклонившись; мог дважды подряд отправиться в одно и то же учреждение или пойти на собственный вечер на другой день после того, как отчитал на этом вечере свою все сокращавшуюся, тяготившую его самого программу...

Не следует путать эти странности, явно клинические, с невинными и даже обаятельными чертами его характера в сравнительно благополучные годы. Так, в восемнадцатом, когда Блок еще «слышал звуки», ощущал веяния стихии, - Горький увидел на лестнице во «Всемирной литературе», как он пропускал кого-то впереди себя, учтиво поклонившись и указывая рукою на верхний пролет лестницы. Там, однако, никого не было.

Ко всему прочему Блок в последние годы задумывал сразу две пьесы - одну о Христе, другую о мелкопоместном дворянстве - и мог часами репетировать про себя мизансцену и разыгрывать диалоги. Но одно дело игры с воображаемым двойником, другое - блоковская выключенность из жизни и нараставший аутизм. Он не только знакомых, но и близких друзей переставал узнавать - может быть, и сознательно.

Исследователь блоковской поэтики Александр Эткинд утверждает, что причиной смерти Блока стал сифилис. Впрочем, филолог прибегает к эвфемизму: та болезнь, от которой умерли любимые им Ницше и Врубель и которая так страшно воплощает в себе связь любви и смерти.

О блоковском сифилисе в последние годы говорят все настойчивей. Дело здесь не только в болезненном интересе к интимной жизни великих, но и в утрате ключа к стихам Блока. Магия их тускнеет вместе со временем. Восстановить подтекст стихов Блока сейчас очень трудно. Ведь мы живем, по сути, в совершенно другом мире. И только полное непонимание судьбы и творчества Блока может привести к такому грубому, скучному и позитивистскому выводу: мол, умер от сифилиса...

Как бы то ни было, причины смерти Блока много глубже, чем любая физическая болезнь. Кстати, «венерическую» версию не подтверждают и симптомы предсмертного недуга поэта. Более обоснованным выглядит предположение о ревмокардите или грудной жабе: затрудненное дыхание, суставные и мышечные боли, расстройства памяти, стремительная утомляемость, припадки злобы...

Версий было множество, но почти никому не приходило в голову, что блоковская болезнь началась не сразу и что случай его - особый. Грань между душевным здоровьем и безумием у поэта более чем условна. С 1913 года он все реже пишет стихи и после кратковременной вспышки активности практически умолкает в начале 1915-го. До «Двенадцати» Блок почти не писал, переживал депрессию. То, что в юности он называл хандрой, тоской или грустью, со временем трансформировалось в непроходящую усталость и внезапно прорывавшуюся озлобленность.

Блок принадлежал к тем немногим, кому от рождения дан абсолютный слух на любые исторические перемены, чудо непроизвольной, без всякого усилия и пафоса, идентификации с Родиной. Блок едва знал российскую жизнь, но чувствовал ее безошибочно. В его философских работах и в исторической драматургии присутствует ряд неточностей и произвольных толкований - но интуиция выше знания, а тут у него дело обстоит идеально.

Блок во всем видел «тайные знаки», о которых писал много и туманно, но современники понимали его с полуслова. Это трудно объяснить общей экзальтацией или модой на оккультизм. Бывают в истории периоды, когда та или иная страна становится ареной мистерии: там начинают действовать силы, присутствие которых внятно и самому нечуткому обывателю. Что-то огромное кончается, что-то страшное начинается - так чувствовал не только Блок и его окружение, но и те, кто ходил в синематографы и читал исключительно «Сатирикон». В своем ощущении эпохи совпадали люди столь разные, как Бунин и Блок, Черный и Белый, Есенин и Мандельштам. Блоковская же чуткость - и к историческим катаклизмам, и к собственному самочувствию, и даже к настроению собеседника - вообще феноменальна.

Его болезненная чувствительность плохо сочетается с тем образом здоровяка, статного - кровь с молоком - красавца, который мы встречаем во множестве мемуаров. Рослый, с прекрасным цветом лица (оно с годами потемнело, словно какой-то огонь обжег его), Блок на самом деле никогда не отличался крепким здоровьем. От матери он унаследовал нервность и впечатлительность, от отца - ипохондрию, любовь к одиночеству и те самые припадки мизантропии, которые так внезапно накатывали на них обоих.

Блок был подвержен мигреням и приступам слабости, а о тоске и унынии свидетельствует чуть ли не каждая страница его дневника. Лучше всего он чувствовал себя в минуты общественного подъема - неважно, созидательного или разрушительного.

В разгар событий 1905 года он жил в своей усадьбе Шахматове, в Москву и Петербург почти не выезжал. Однако испытывал непроходящую нервную дрожь, сильное возбуждение и писал свои лучшие стихотворения - в том числе « », шедевр, равного которому, на мой взгляд, он не создал ни до, ни после.

В том-то и причина блоковской болезни, что его духовная жизнь мистически совпадала с судьбой России. Когда духовная жизнь России была по-настоящему интенсивной и бурной, Блок - безо всяких внешних связей с реальными событиями - чувствовал подъем и интерес к жизни. По пикам его творческой активности можно написать подлинную российскую историю, из которой станет ясно, что 1901-1902-й, 1905-й, 1907-1908-й, первая половина 1914-го и 1918-го были годами величайшей концентрации духовной жизни. Каждый такой подъем сменялся сонливым спадом. Так что и война 1914 года была, возможно, не началом большого исторического этапа, а концом его, выходом так долго копившегося напряжения. Неслучайно в 1914 году Блок пишет, а в 1915-м публикует «Соловьиный сад» - поэму о сне, о выпадении из реальности. Подлинная история для него и есть чередование сна и яви. А реальные факты - лишь отражение мистической жизни России. Разговоры о русской мистике в последнее время стали общим местом, но что поделать - история и есть по преимуществу категория мистическая.

Болезнь Блока как раз и начинается в 1915-м, когда звуки вокруг него начинают постепенно глохнуть, угасать. А в 1919-м он говорит Чуковскому: «Неужели вы не слышите, что все звуки прекратились?». Под звуками и знаками он понимал приметы высшего, музыкального смысла истории, своеобразные свидетельства его. Но в 1917 году ход истории был насильственно повернут людьми, далекими от этой мистической музыки, и Россия перестала быть ареной мистерии, став местом бедствия.

Одно другому, впрочем, до определенного момента не мешает, но есть бедствия осмысленные и бессмысленные, высокие и низменные. Руины сделались помойкой - и это было началом конца не только для Блока, но и для всех чутких людей его поколения. Вообразите себе человека, всю жизнь слушавшего музыку иных сфер, словно гревшегося в луче, который был направлен на определенную часть суши, - но вот луч переместился, и вместо великого обновления настало великое оледенение, страшная редукция всего и вся, сокращение гаммы - до одной ноты. Так чувствовал себя внезапно оглохший Блок: жизнь больше не звучала как целое. Звуки рассыпались. Смысл был утрачен. Это подтверждала и реальность тогдашнего Петербурга: трава на мостовых и бесчисленные литературные студии в полуразрушенных зданиях...

Однажды мать Блока дожидалась его с одного из заседаний «Всемирной литературы». Внезапно она вскочила с криком: «Сашенька, Сашенька, что же с тобой делается!». Через десять минут вошел Блок - измученный и испуганный, каким его редко видели «Я шел сюда - и из каждой подворотни на меня словно глядели рыла, рыла, рыла», - только и мог объяснить он. Увы, ни бредом, ни кошмаром это не было

Его жизнь укорачивало - при полном отсутствии напряжения «музыкального» - страшное напряжение всех домашних, семейственных связей: Любовь Дмитриевна в последние годы была от него куда дальше, чем мать, - обе друг друга не понимали... Но в жизни Блока все было не просто так, все имело мистический смысл - он и в своем отношении к Родине никак не мог определиться. Какой образ был ему ближе: Россия-мать или Россия-жена? Точнее и горше всех об этой вечной раздвоенности, об этом слишком интимном отношении к стране проживания сказал наш современник, поэт Александр Кушнер:

Отдельно взятая, страна едва жива.
Жене и матери в одной квартире плохо.
Блок умер. Выжили ужасные слова:
Свекровь, свояченица, кровь, сноха, эпоха.

Всего страшнее была именно нарастающая злоба: Блок никогда прежде не знал таких припадков бешенства. Но, утратив контакт с теми сферами, в которых и была единственно возможна его жизнь, потеряв представление о мистической Руси, все глубже погружаясь в хаос, в воронку новой российской истории, - он не мог не злобиться, и эта «черная злоба, святая злоба» была еще единственным живым в нем. Именно ею, а не ожиданиями, надеждами, или сознанием величия момента - продиктованы «Двенадцать» и «Скифы». Злоба эта более чем понятна, если сравнивать блоковскую Россию - «Ходят тучи, да алеют зори, // Да летают журавли» - с тем, что окружало поэта в послереволюционные годы. Ощущение такое, что царила вечная зима, да еще не суровая, а слякотная, знобкая, типично питерская: таким промозглым и бесцветным выглядит мир во всех записях Блока после 1918 года. Кажется, он и не ходил никуда, кроме как на опостылевшую службу да за издательским пайком. А ведь были и работа в театре, и пушкинская речь, и последний роман - с Е.Ф. Книпович, черноглазой восемнадцатилетней красавицей, - но у всех, кто читает позднего Блока, такое чувство, что и погода вокруг него не менялась. Все серо, льдисто, пустынно.

Одна из самых мучительных его записей - о том, как, идя на одно из бесчисленных и ненужных заседаний «Всемирной литературы», он безо всякого повода «толкнул маленького мальчишку». «Прости мне, Господи», пишет он. Есть за что просить прощения: тут уже не просто злоба, но полная неспособность жить дальше. Требуется выход - выхода нет. Он ищет виновного в своих муках, в необходимости ежедневно присутствовать на службе, получать пайки, колоть дрова, дежурить в подъезде, гробить себя поденщиной - и не находит виновного, ибо сам звал, готовил, накликал все это! Так ему кажется. Только в 1921 году, в последнем законченном стихотворении, он скажет ясно и внятно:

Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.

Но тогда, в девятнадцатом, - он задыхался от злобы. Вырывались слова, которых прежде не было, которые прежде испугали бы его самого. «Душно мне, рвотно мне, отойди от меня сатана». И о ком это? О несчастном, жившем за стенкой, и об его дочке, поющей романсы... «Когда она наконец ожеребится?!» О припадках раздражительности у Блока вспоминают все знавшие его; к тому же он стал внезапно выключаться из разговора, переставал слушать собеседника и только бормотал:

Зачем это... к чему это все...

Разрушенная жизнь разрушала сознание. Он не мог ясно мыслить и тем более писать, когда не видел ни Цели, ни смысла происходящего.

Вот один из припадков злобы, о котором с ужасом вспоминала его жена. В кабинете у Блока, где он лежал в последние месяцы, стоял бюст Аполлона Бельведерского. Однажды из кабинета послышался страшный шум. Любовь Дмитриевна, вбежав, увидела Блока с кочергой над грудой осколков. «Я хотел посмотреть, как разлетится эта наглая рожа», - сказал он.

Та же злоба заставляла его швырять в стену пузырьки с лекарствами А может быть, так он просто вымещал ненависть - иначе, чего доброго, мог ударить и кого-то из близких, как ударил того мальчишку... Кем стал этот мальчишка? Как прошла его жизнь? Вот чего мы никогда не узнаем, а ведь для биографии мистика Блока все важно...

Перед смертью он пытается продолжать «Возмездие » - и в последних набросках как будто зазвучала прежняя музыка:

И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и в сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень…

Но и тут - инерция, нанизывание звуков, болезненный самоподзавод; больше четырех строк он записать не может.

Страшно изменилась его внешность: абсолютно темное, как сухое дерево, лицо; глаза, словно затканные паутиной; хромота...

Это не он сходил с ума - это вектор российской судьбы исчез, и все, что происходило дальше, было лишь гальванизацией трупа. Сейчас нам по-новому понятно его тогдашнее состояние. И оттого, может быть, сегодня так внятен Блок поздний, Блок озлобленный: «Ни сны, ни явь», «Русские денди», «Сограждане», «Крушение гуманизма», дневники и записные книжки...

«Я Гамлет. Холодеет кровь...», писал Блок в одном из ранних стихотворений. Это гамлетовское ощущение порванной связи времен и сегодня не покидает Россию.