Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от, проверенной 12 апреля 2015; проверки требуют.

В 1906 году Портер уехала из дома и вышла замуж за Джона Кунца (John Henry Koontz ) в Лафкине (Lufkin), штат Техас. Энн приняла католическую веру мужа. Кунц, выходец из богатой фермерской техасской семьи, оказался домашним тираном. Однажды, будучи пьяным, он столкнул Энн с лестницы, сломав ей лодыжку. В 1915 году пара развелась .

В 1914 году она уехала от мужа в Чикаго, где снималась в массовке фильмов. После чего вернулась в Техас и работала актрисой и певицей в маленьком городе. После развода Портер сменила имя на Кэтрин Энн. В том же году Портер тяжело заболевает. Врачи ставят ей диагноз туберкулёз , и последующие два года жизни, до тех пор, пока не обнаружилось, что на самом деле у неё бронхит , она проводит в санатории, где и принимает решение стать писательницей. В 1917 году она ведёт колонку театральной критики и светской хроники в газете Critic города Форт-Уэрт . В 1918 пишет для газеты Rocky Mountain News в Денвере . В 1917 году она тяжело переносит эпидемию испанского гриппа , охватившую Денвер . После выписки из больницы она была очень ослабленной и практически лысой. Вновь отраставшие волосы были практически седыми и сохранили такой цвет до конца её жизни . События того времени описаны писательницей в трилогии новелл «Бледный конь, бледный всадник» (англ. Pale Horse, Pale Rider ), за которую она получила первую ежегодную золотую медаль от Библиотечного Общества Нью-Йоркского университета .

В 1919 году Портер переезжает в Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке , где становится «литературным негром », пишет рассказы для детей. Политическая жизнь того времени оказывает на Портер большое влияние, она увлекается идеями радикализма . В 1920 году она отправляется в Мексику , где знакомится с активистами левого движения, в частности с Диего Риверой . Позднее, однако, Портер теряет интерес как к самому движению, так и к его лидерам. Также в 20-е годы Кэтрин стала горячо критиковать католическую церковь. Этих позиций она придерживалась вплоть до последних лет жизни, пока вновь не вернулась в лоно церкви.

Между 1920-м и 1930-м годами Портер курсировала между Нью-Йорком и Мехико и начала публиковать свои короткие рассказы и эссе.

Портер выходила замуж ещё трижды: в 1926 году за Эрнеста Стока (Ernest Stock ), в 1930 за Юджина Прессли (Eugene Pressley ), а последним мужем Портер стал Альберт Рассел Эрскин-мл. (Albert Russel Erskine, Jr. ), который был младше её на двадцать лет. После развода с ним Портер более не выходила замуж. Детей у Портер не было.

С 1948 по 1958 год Портер преподавала в Стэнфордском университете , Мичиганском университете и Техасском университете .

В 1962 году Портер опубликовала свой единственный роман «Корабль дураков» , который стал бестселлером и получил высокую оценку критиков и читателей

- Katherine Anne Porter
Context: Far away and long ago, I read Emma Goldman"s story of her life, her first book in which she told the grim, deeply touching narrative of her young life during which she worked in a scrubby sweatshop making corsets by the bundle. At the same time, I was reading Prince Kropotkin"s memoirs, his account of the long step he took from his early princely living to his membership in the union of the outcast, the poor, the depressed, and it was a most marvelous thing to have two splendid, courageous, really noble human beings speaking together, telling the same tale. It was like a duet of two great voices telling a tragic story. I believed in both of them at once. The two of them joined together left me no answerable argument; their dream was a grand one but it was exactly that - a dream. They both lived to know this and I learned it from them, but it has not changed my love for them or my lifelong sympathy for the cause to which they devoted their lives - to ameliorate the anguish that human beings inflict on each other - the never-ending wrong, forever incurable.

- Katherine Anne Porter

„I found myself on the side of the women; I resented the nasty things said about them by these self-appointed world reformers and I thought again, as I had more than once in Mexico, that yes, the world was a frightening enough place as it was, but think what a hell it would be if such people really got the power to do the things they planned.“

- Katherine Anne Porter
Context: I remember small, slender Mrs. Sacco with her fine copper-colored hair and dark brown, soft, dazed eyes moving from face to face but still smiling uncertainly, surrounded in our offices by women pitying and cuddling her, sympathetic with her as if she were a pretty little girl; they spoke to her as if she were five years old or did not understand - this Italian peasant wife who, for seven long years, had shown moral stamina and emotional stability enough to furnish half a dozen women amply. I was humiliated for them, for their apparent insensibility. But I was mistaken in my anxiety - their wish to help, to show her their concern, was real, their feelings were true and lasting, no matter how awkwardly expressed; their love and tenderness and wish to help were from the heart. All through those last days in Boston, those strangely innocent women enlisted their altar societies, their card clubs their literary round tables, their music circles and their various charities in the campaign to save Sacco and Vanzetti. On their rounds, they came now and then to the office of my outfit in their smart thin frocks, stylish hats, and their indefinable air of eager sweetness and light, bringing money they had collected in the endless, wittily devious ways of women"s organizations. They would talk among themselves and to her about how they felt, with tears in their eyes, promising to come again soon with more help. They were known as "sob sisters" by the cynics and the hangers-on of the committee I belonged to who took their money and described their activities as "sentimental orgies," of course with sexual overtones, and they jeered at "bourgeois morality." "Morality" was a word along with "charitable" and "humanitarian" and "liberal," all, at one time, in the odor of sanctity but now despoiled and rotting in the gutter where suddenly it seemed they belonged. I found myself on the side of the women; I resented the nasty things said about them by these self-appointed world reformers and I thought again, as I had more than once in Mexico, that yes, the world was a frightening enough place as it was, but think what a hell it would be if such people really got the power to do the things they planned.

Алексей Зверев

Две южанки

По строгому счету их не назвать людьми одного поколения - Кэтрин Энн Портер (1890–1980) была старше Юдоры Уэлти (р. 1909) почти на два десятка лет, - однако в литературе два этих имени издавна стоят рядом. И не без причины.

Во-первых, обе принадлежат литературе американского Юга, которую мы знаем главным образом по Фолкнеру, не представляя себе истинного объема ее богатств. Может показаться, что для Портер факт ее происхождения из Техаса не так важен, как кровное родство со штатом Миссисипи для Уэлти, которая прожила в Джэксоне, столице этого штата, фактически всю жизнь. Но точнее было бы сказать, что в книгах Портер просто не столь ощутимо напоминают о себе ее южные корни. А на самом деле такую повесть, как «Бледный конь, бледный всадник», мог написать только прозаик с американского Юга. И только южанка могла написать роман «Дочь оптимиста».

Во-вторых, вовсе не волей случая именно Портер вводила Уэлти в мир признанно высокой литературы. До 1941 года, когда вышел сборник ее рассказов «Зеленый занавес», Уэлти печаталась в провинциальных журналах, писала для радио и для газеты, выходившей в Мемфисе. Она не притязала на лавры, хотя один ее рассказ получил премию О. Генри - самую престижную для новеллистов.

Своим призванием она считала фотографию. В Нью-Йорке прошла выставка ее снимков, сделанных в негритянских лачугах среди заброшенных хлопковых плантаций, - экономический кризис ударил по фермерам Юга, быть может, больнее всего. Журналистика и фотография виделись Уэлти ее главным занятием до конца дней.

Но из рассказов, писавшихся как бы между делом, составилась книжка. И эту книжку сразу заметили, заговорив об Уэлти как о ярком, многообещающем даровании.

Предисловие к «Зеленому занавесу» написано Портер.

У нее самой к тому времени было уже бесспорное литературное имя. Завоеванное еще в 20-е годы, признание Портер упрочилось с публикацией сборника рассказов «Иудино дерево в цвету» (1930) и повести «Бледный конь, бледный всадник» (1938). Задолго до «Корабля дураков» (1962), своего единственного романа, Портер выдвинулась в первый ряд американских прозаиков. Уэлти обретет этот статус гораздо позже - лишь с появлением «Проигранных битв» (1970) и «Дочери оптимиста» (1972).

Большая форма давалась им обеим трудно. Портер работала над «Кораблем дураков» пятнадцать с лишним лег. Уэлти написала три романа - кроме двух названных, еще «Свадьбу в Дельте» (1946), - но так и не считает, что это ее жанр. Дарованию Уэлти органичнее новелла, причем, как правило, с ослабленной фабулой, а иногда почти бессобытийная - просто цепочка эпизодов, несколько зарисовок, соединенных как бы на живую нитку, или же «остановленное мгновение», если воспользоваться заглавием рассказа, которому она сама придает программное значение. А для Портер излюбленным жанром оставалась повесть - лирическая, ассоциативная, с обязательным присутствием символики, придающей философскую емкость незатейливым историям, которые рассказаны на ее страницах.

Была между двумя выдающимися писательницами родственность таланта и общность генеалогии, было нечто схожее в их мироощущении. Однако прежде всего их связывала одна и та же духовная почва. По существу, обе они сформировались в атмосфере межвоенного двадцатилетия, и эта атмосфера плотно облегает прозу как Портер, так и Уэлти. Даже созданную через много лет после того, как отошла в прошлое вся та эпоха, пробудившая - и обманувшая - столько надежд на радикальное обновление жизни.

Представляя Уэлти широкой аудитории, Портер писала, что при всей неопытности автора ее рассказы не содержат ничего «фальшивого и вымученного», оставаясь органичными своему материалу. Внешне они просты, но при кажущейся обыденности людей и событий обязательно содержат в себе что-то причудливое, как сама запечатленная в них жизнь. Добиться такого эффекта способен лишь прозаик, обладающий безукоризненным чувством правды. От Уэлти можно ожидать многого: «Да, это дебют, и замечательный, но я твердо верю, что только дебют».

Буквально теми же словами Портер могла бы сказать о себе самой. В книгах Портер тоже не отыскать ни единой фальшивой ноты, а легкий элемент гротеска, как и некоторая недосказанность, оставляющая простор читательскому воображению, - коренные свойства ее прозы. Здесь всегда выражено намного больше, чем сказано впрямую. Это один из самых безошибочных признаков выдающегося писательского мастерства. У Портер оно обнаружилось буквально с первых произведений.

Что же касается ее литературного дебюта, он оказался по-своему не менее впечатляющим. Дебютом был рассказ «Мария Консепсьон», появившийся в журнале «Сенчури» под самый конец 1922 года.

За этим рассказом стоял непосредственный биографический опыт.

«Я пишу о Мексике, потому что это родная мне страна», - объяснила Портер своим интервьюерам. Впервые она попала туда в 1920 году; еще повсюду чувствовались отзвуки недавно завершившейся Мексиканской революции со всеми ее дикими эксцессами, о которых уже в наши дни напишет Карлос Фуэнтес. Хотя целью Портер было собрать материал для очерка о народном искусстве, ее больше захватила сама действительность. Она была поразительно яркой и драматической. Ни следа той сонной скуки, того самодовольного благополучия, которые с юности внушали Портер отвращение.

Очерк о мексиканской культуре она напечатала в том же году, что и «Марию Консепсьон», однако гораздо важнее, что в Мексике Портер поняла свое истинное призвание: не журналистки, а прозаика.

Журналистикой она начала заниматься рано - обстоятельства заставили. Вопреки романтической атмосфере повестей и рассказов Портер о детстве в Техасе, на самом деле не было ни особняка с прекрасной библиотекой, ни преданных слуг из числа бывших рабов, ни школы-пансиона при монастыре. Был убогий городок Кайл, почти развалившийся дом с протекающей крышей, изношенные платья и башмаки, которые дарили полуголодным детям Харрисона Портера сердобольные соседи. Сам Харрисон, школьный инспектор, овдовев, когда Кэлли, младшей из дочерей, едва исполнилось два года, опустился и жил скудными милостями своей суровой тещи. В 1901 году умерла и она; дом продали за десять долларов, девочек пристроили в колледж, устроенный филантропами-прихожанами методистской церкви, но Харрисона угораздило непочтительно высказаться о религии, после чего благодеяния, разумеется, прекратились.

С четырнадцати лет Кэлли оказалась предоставленной самой себе. Два года спустя она вышла замуж. К своему супругу, служившему на железной дороге, никаких чувств она не испытывала, но он помог ей с сестрой, когда они затеяли «студию музыки, спорта и театра», а потом погасил их долги. Брак продолжался семь лет. При разводе разрешалось менять имя. Так появилась в мире Кэтрин Энн Портер.

В повести «Тщета земная» (1938) и нескольких примыкающих к ней новеллах Кэлли, ставшую Кэтрин Энн, зовут Миранда. Автобиографические произведения Портер созданы через много лет после описанных в них событий, и незачем пояснять, что это художественная проза, то есть вымысел, а не просто рассказ о реально бывшем. Правда деталей вовсе не являлась целью автора - почти все и в судьбе Миранды, и в ее предыстории не «вспомнилось», а сочинено. Однако атмосфера, в которой росла Портер, передана на этих страницах с подкупающей достоверностью.

И Кайл, и поселок Индиан-Крик, где родилась Портер, на исходе прошлого столетия были типичнейшим захолустьем, однако как раз в силу своего положения глубокой провинции, туго поддающейся переменам, сумели почти в неприкосновенности сохранить все, что отличало Юг от остальной Америки, - стиль отношений, нравы, понятия, социальную психологию. Высокие иллюзии и сильно приукрашенные предания держались здесь с необычайной цепкостью, а движение жизни едва можно было распознать - оно угасало, натолкнувшись на стойкость традиций. Бесчисленные условности местное общество воспринимало как непререкаемые нормы, выспренняя риторика значила для него куда больше, чем прозаические истины. Живыми человеческими потребностями без колебаний жертвовали, если они противоречили окостеневшим установлениям, которыми превыше всего ставились изысканность, галантность, рыцарский культ чести, высокомерная надмирность и аффектированная безупречность этикета.

Потрепанные романтические идеалы все еще обладали строгой обязательностью для этого мира остановившегося времени, где прошлое было героизировано до обожествления, а настоящее воспринимали лишь как ничтожную суету. Считалось естественным и необходимым жестко ограничивать свободу духовного развития личности, которую заставляли поступаться своими чувствами и запросами во имя неписаного, но всевластного кодекса поведения, подчинявшегося ходульно понятой романтике. Оскорбив приличия, бунтарка Эми тяжко расплачивается за собственное своеволие, и печальный рассказ о ее участи, который Миранда выслушивает себе в назидание, - лишь одна из многих историй подобного рода, знакомых Портер с детства. Они дают ощутить, какой безысходной драмой оказывалось существование в этом оранжерейном микрокосме, старательно, а при необходимости и агрессивно оберегаемом от любых посягательств со стороны «взбаламученной, бунтующей души».

Портер Кэтрин Энн

Кэтрин Энн Портер

Когда она вчера пришла домой, сумочка была у нее в руке. Сейчас, стоя посреди комнаты, придерживая на груди полы купального халата и еще не повесив сушиться мокрое полотенце, она перебрала в уме вчерашний вечер и ясно все вспомнила. Да, она тогда вытерла сумку носовым платком и, раскрыв, положила на скамеечку.

Она еще собиралась ехать домой по надземной железной дороге, заглянула, конечно, в сумку, чтобы проверить, хватит ли у нее на проезд, и с удовольствием обнаружила в кармашке для мелочи сорок центов. И тогда же решила, что сама заплатит за билет, хотя Камило и взял за правило провожать ее до верха лестницы и там, опустив монету, легонько толкать турникет и с поклоном выпускать ее на перрон. С помощью кое-каких компромиссов Камило выработал действенную и вполне законченную систему мелких услуг, в обход более существенных и хлопотливых. Она дошла с ним до станции под проливным дождем, помня, что он почти так же беден, как она сама, и когда он предложил взять такси, решительно отказалась: "Ни в коем случае, это просто глупо". На нем была новая шляпа красивого песочного оттенка, потому что он никогда бы не додумался купить что-нибудь темное, практичное; он надел ее в первый раз и вот - попал под дождь. Она все время думала: "Ужас какой, на что же он купит новую?" Мысленно она сравнивала ее со шляпами Эдди - те всегда выглядели так, точно им по меньшей мере семь лет и их нарочно держали под дождем, а между тем Эдди носил их небрежно и естественно, как будто так и надо. Камило - тот совсем другой: если бы он надел старую, поношенную шляпу, она и выглядела бы на нем только старой и поношенной, и это безмерно огорчало бы его.

Если бы она не боялась обидеть Камило, так прилежно выполнявшего свои маленькие церемонии в тех пределах, которые сам себе поставил, она сказала бы, как только они вышли на улицу: "Ради бога, бегите домой, я отлично дойду до станции и одна".

Раз нам суждено сегодня стать жертвой дождя, - сказал Камило, - пусть мы подвергнемся этому вместе.

Подходя к лестнице надземки, она слегка покачнулась, - оба они на вечеринке у Торы отдали должное коктейлям, - и сказала:

Очень прошу вас, Камило, вы хоть не поднимайтесь в таком состоянии по лестнице, ведь вам все равно сейчас же спускаться обратно, и вы обязательно сломаете себе шею.

Он быстро поклонился ей три раза подряд, он был как-никак испанец, и прыжками помчался прочь, в дождливый мрак. Она постояла, глядя ему вслед, потому что он был очень грациозный молодой человек, и представила себе, как завтра утром он будет трезвыми глазами разглядывать свою погибшую шляпу и промокшие ботинки и, возможно, обвинять ее в своем несчастье. Она еще успела увидеть, как он остановился на углу, снял шляпу и спрятал ее под пальто. И почувствовала, что этим предала его, так оскорбительна была бы для него мысль, что она могла хотя бы заподозрить его в попытке спасти свою шляпу.

Голос Роджера прозвучал у нее за спиной, перекрывая стук дождя по железной крыше над лестницей. Он желал знать, что она делает здесь под дождем в такое позднее время, уж не воображает ли она, что превратилась в утку? С его длинного невозмутимого лица ручьями стекала вода, он похлопал себя по бугру на груди доверху застегнутого пальто.

Шляпа, - объяснил он. - Пошли, возьмем такси.

Роджер обнял ее за плечи, она удобно откинулась на его руку, и они обменялись взглядом, говорившим о долгой спокойной дружбе, а потом она стала смотреть сквозь стекло на дождь, как он меняет все очертания и краски тоже. Такси петляло между опорами надземки, на каждом повороте его слегка заносило, и она сказала:

Чем больше заносит, тем спокойнее, - наверно, я и правда пьяная.

Наверно, - согласился Роджер. - Этот тип явно решил нас угробить, я бы и сам сейчас не отказался от коктейля.

Они остановились у светофора на перекрестке Сороковой улицы и Шестой авеню, и перед самым носом такси появились трое юнцов. При свете фонарей они были как три веселых огородных пугала - все одинаково тощие, все в одинаковых плохоньких костюмах модного покроя и в ярких галстуках. Они тоже были не слишком-то трезвы и постояли, раскачиваясь, перед машиной, продолжая о чем-то спорить. Они сдвинули головы, точно собираясь запеть, и первый сказал:

Когда я женюсь, я женюсь не для того, чтобы жениться, я женюсь по любви.

А второй возразил:

Брось, это ты ей заливай, мы-то при чем?

А третий присвистнул и сказал:

Видали умника? С чего это его прорвало?

А первый сказал:

Заткни глотку, дурья башка, значит, есть с чего.

Потом все заорали и побрели через улицу, подгоняя первого тумаками в спину.

Кэтрин Энн Портер (англ. Katherine Anne Porter, 15 мая 1890 года, Индиан-Крик, Техас, США - 18 сентября 1980 года, Силвер-Спринг, Мэриленд, США) - американская журналистка, писательница и общественный деятель.
Кэтрин Энн Портер, урожденная Калли Рассел Портер, была четвёртым ребенком в семье Харрисона Буна Портера (Harrison Boone Porter) и Элис Джонс Портер (Alice Jones Porter). Когда Портер исполнилось два года, её мать умерла. Отец отправил детей на воспитание к бабушке, Кэтрин Энн Портер. О влиянии бабушки на жизнь писательницы можно судить по тому факту, что позднее она сменила своё имя на бабушкино.
После смерти бабушки, в возрасте 16 лет Портер уехала из дома и вышла замуж за Джона Кунца (John Henry Koontz). Брак был недолгим, и в 1915 году пара развелась. После развода Портер сменила имя на Кэтрин Энн. В том же году Портер тяжело заболевает. Сначала у неё обнаруживают туберкулёз, но позже диагностируют бронхит. В 1917 году она тяжело переносит эпидемию испанского гриппа, охватившую Денвер.
В 1919 году Портер переезжает в Нью-Йорк, где становится «литературным негром», пишет рассказы для детей. Политическая жизнь того времени оказывает на Портер большое влияние, она увлекается идеями радикализма. В 1920 году она отправляется в Мексику, где знакомится с активистами левого движения, в частности с Диего Риверой. Позднее, однако, Портер теряет интерес как к самому движению, так и к его лидерам.
Портер выходила замуж ещё трижды: в 1926 году за Эрнста Стока (Ernest Stock), в 1930 за Юджина Прессли (Eugene Pressley), а последним мужем Портер стал Альберт Рассел Эрскин-мл. (Albert Russel Erskine, Jr.), который был младше её на двадцать лет. После развода с ним Портер более не выходила замуж. Детей у Портер не было.
С 1948 по 1958 годы Портер преподавала в Стэнфордском университете, Мичиганском университете и Техасском университете.
Кэтрин Энн Портер умерла 18 сентября 1980 года в своем доме в Силвер-Спринге (штат Мэриленд). Ей было 90 лет. Прах Портер был захоронен рядом с могилой её матери, в родном городе писательницы на кладбище Индиан-Крик в Техасе.