Стихотворение А.Блока не имеет отдельного названия (названо по первой строке) и в первой половине построено в форме монолога-обращения к лирической героине.

При этом автор не ведет повествования от первого лица. Тем самым он как бы снимает с себя ответственность за высказываемые героине суждения: «Вас скажут», «Вы накинете», «Вы укроете», «Вы задумаетесь». В последней строфе А.Блок и вовсе будет говорить словами -ответом героини.

Лирический герой как будто пленен красотой героини. С одной стороны, он боится этого, иначе бы он не применял

К красоте эпитет «страшна». С другой стороны, еще одним определением красоты – «проста» – герой как бы стесняется своих чувств и откровенно не понимает, чем же его пленила эта женщина.

Возможно, ответ на свой вопрос он и слышит из уст героини, которая объясняет, что она – обычный и в то же время сложный человек – «не страшна и не проста я». Тут уже героиня снимает с себя всю ответственность за вопросы лирического героя, по-женски мудро объясняя все несовершенством самой жизни.

Образ женщины, воспетой в стихе, определенным образом испанизирован, близок к образу знаменитой испанки – Кармен, поскольку

Есть верные приметы в виде испанской шали и розана. Передан и вспыльчивый и переменчивый характер испанки: в первой строфе шаль была на плечах, а розан – в волосах. А вот во второй уже шалью укрывают ребенка, а розан лежит на полу.

Что же вызвало такие изменения, которые очень напоминают любой испанский танец? Всего лишь то, что раньше красота была страшна, а теперь – проста. Эти же эпитеты – страшна и проста – становятся применимы не только к красоте героини, но и к ее характеру – об этом она четко говорит сама.

Стихотворение А.Блока написано четырехстопным хореем, при этом у него отсутствует рифма, но ест четкий ритм, как в испанских национальных танцах. Цветопись стиха тоже соответствует традиционному испанскому костюму: красный розан, пестрая шаль. Так, благодаря образу знаменитой Кармен, поэт говорит о трагических судьбах многие других женщин.

Александр Блок, 1920. Фотограф - М.С. Наппельбаум

Внимательный читатель обязательно увидит ту самую связующую нить в стихотворениях двух великих современников - поэтов Серебряного века Александра Блока и Анны Ахматовой.

Как пишет известный литературовед Виктор Жирмунский, имя Анны Ахматовой (урождённой Горенко) уже в первой четверти XX века «прочно соединялось с именем Блока как ее «учителя». Интересно, что Блоку и Ахматовой приписывали нечто большее, чем просто творческую перекличку. Им приписывали любовный роман.

Однако, по словам самой Ахматовой, её встречи с Блоком были немногочисленны и всегда происходили в присутствии посторонних. Но при всей мимолетности этих встреч для поэтессы они всегда были чем-то очень важным, значительным. Таким, что все детали, даже, на первый взгляд, самые незначительные, глубоко отпечатывались в памяти.

«В рабочих тетрадях Ахматовой сохранилось большое число отрывков мемуарного характера, относящихся к Блоку. Все они, как и печатные «Воспоминания», по шутливому определению самой писательницы, в сущности, написаны на тему: «О том, как у меня не было романа с Блоком», - пишет Жирмунский. «Все мои воспоминания о Блоке, - рассказывает Ахматова в своих записях, - могут уместиться на одной странице обычного формата, и среди них интересна только его фраза о Льве Толстом».

Однажды в разговоре с Блоком поэтесса передала ему замечание поэта Бенедикта Лившица, «что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи». Ахматова вспоминает, что «Блок не засмеялся, а ответил вполне серьезно: «Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой».

Юрий Анненков. Портрет Анны Ахматовой. 1921

Литературоведы отмечают, что Анна Андреевна посвятила Александру Блоку пять стихотворений. По некоторым оценкам - семь, но два были без явного посвящения. Первое из известных - это ответ Блоку на его «мадригал» - «Я пришла к поэту в гости…».

Ахматова была в гостях у поэта лишь однажды - «в одно из последних воскресений тринадцатого года». Она принесла Блоку его книги - «чтобы он их надписал». «На каждой он написал просто: «Ахматовой - Блок»… А на третьем томе поэт написал посвященный мне мадригал: «Красота страшна, вам скажут…». У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в это время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня», - пишет поэтесса. Кстати, и красный розан в волосах она никогда не носила. Вот о каком «мадригале» идет речь:

«Красота страшна» - Вам скажут, -
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан - в волосах.
«Красота проста» - Вам скажут, -
Пестрой шалью неумело
Вы укроете ребенка,
Красный розан - на полу.
Но, рассеянно внимая
Всем словам, кругом звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:
«Не страшна и не проста я;
Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,
Чтоб не знать, как жизнь страшна»

«Ответ» Блоку был написан в первых числах января. В стихотворении на фоне реалистической картины русской зимы выступает «психологический портрет» поэта, «тоже реалистический, с глубокой перспективой недоговоренного чувства» (Жирмунский В.М. «Теория литературы. Поэтика. Стилистика»). Просторная комната, дымный полдень, за окнами мороз… И Его глаза:

Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз
И малиновое солнце
Над лохматым сизым дымом…
Как хозяин молчаливый
Ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
Дымный полдень, воскресенье
В доме сером и высоком
У морских ворот Невы

Второе стихотворение было написано уже после смерти Блока, в августе 1921 года. Если точнее, после его похорон на Смоленском кладбище. Три последних стихотворения были написаны в 1944-1960 гг.

В одном из этих последних стихотворений, датированном 1960-м годом, Ахматова явственно обозначила свое отношение к великому поэту, назвав его «трагическим тенором эпохи».

Константин Сомов. Портрет Александра Блока. 1907

Примечательно, что при всем уважении Ахматовой к своему литературному учителю, однажды она позволила себе нелестно отозваться о его «Прекрасной Даме». Речь идет о супруге Блока - дочери великого химика Любови Менделеевой. Что скрывать, внешность Любы многие находили заурядной, но для Блока это значения не имело. В ней он видел возвышенный идеал, «святое место в душе». А вот Ахматова впоследствии высказалась о ней так: «Она была похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы. Глаза - щелки, нос - башмак, щеки - подушки»…

О чувствах Ахматовой к Блоку можно рассуждать еще очень долго. Однако в завершении хотелось бы процитировать фрагмент из заметок поэтессы: «Блока я считаю не только величайшим поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, т. е. самым характерным представителем своего времени…».

Ахматова признается, что гениальный поэт Серебряного века занимал «особенное место в жизни всего предреволюционного поколения».

"Красота страшна" - Вам скажут, -
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан - в волосах.

"Красота проста" - Вам скажут,
Пёстрой шалью неумело
Вы укроете ребёнка,
Красный розан - на полу.
А.Блок Анне Ахматовой

Красота - это слово понятное,
и к нему так привычно стремлюсь.
Роза срезана аккуратная,
только больно шипом уколюсь.

Чем роднее была та - растущая,
опадая в саду лепестком,
связи прошлого и грядущего
возрождая живым цветком?

Есть стихи - красотой отличаются,
складны рифмы, так образен слог.
Почему же другие мне нравятся -
те, где жизни простой диалог.

Пусть слова слегка перепутаны -
это нежности красная нить.
Здесь сухие цветы сном окутаны,
перевяжешь - начнут говорить.

И расскажут: прекрасны знамения,
что Земле обрести суждено.
Зачарована страсть сожалением -
синевою вуаль за окном.

Попрошу себе ленточку тонкую,
ты же сам научил колдовать.
Вместе помним мы песенки звонкие -
красно-синие, как не узнать.

И тропинки меж звёзд воздушные
красотою назначены нам.
Видишь, чары пока непослушные,
не всегда доверяют мечтам.

Разреши, загляну я в твои глаза,
там свою красоту рассмотрю.
Ты умеешь, конечно, о ней сказать,
но я разве за это люблю?

Рецензии

Лидия! Да, бывает - вроде хорошие стихи, но не трогают нисколько. А бывает прочтёшь разок - нипочём не забудешь, в них чувства, жизнь, энергетика...
Очень нежное, душевное стихотворение!

Посмотри на меня с восхищением!
Пусть расскажут глаза о любви...
Будем счастливы каждым мгновением,
Что с тобой провели визави.

Радости и вдохновения Вам, Лидия!
С теплотой сердечной,

Прекрасно, когда светлые чувства находят отклик в душе другого человека! А ведь как часто мы закрыты друг от друга. Любовь права и у неё свои законы! Маргарита, пусть Ваши строки войдут глубиной в сердце близкого человека и в сердца всех читателей!
Благодарю Вас!

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру - порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Дочь сельского священника, она в совершенстве владела девятью языками, в числе которых арабский и иврит, и считалась одной из образованнейших женщин своего времени.
Литературную славу ей принесли стихи, напечатанные под псевдонимом «Элиза», а также перевод на английский язык трудов древнегреческого философа Эпикета.
В этот день - 16 декабря 1717 года - родилась Элизабет Картер.
Подруга многих выдающихся людей своей эпохи, включая Сэмюэла Джонсона, Сэмюэла Ричардсона, Джошуа Рейнолдса и Горация Уолпола, она входила в так называемое «Общество синих чулок» - объединявшее женщин, занимавшихся наукой, литературой и искусством.
По словам Джонсона, «переводы Эпикета давались ей так же легко, как приготовления пудинга, а создание стихотворений было не сложнее вышивки носового платка».
Элизабет Картер 1717 - 1806

Ровно 100 лет назад - 16 декабря 1913 года - Александр Блок закончил стихотворение, посвященное Анне Ахматовой.
«Красота страшна», - Вам скажут, -
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,
Красный розан в волосах.
«Красота проста», - Вам скажут, -
Пестрой шалью неумело
Вы укроете ребенка.
Красный розан - на полу.
Но, рассеянно внимая
Всем словам, кругом звучащим,
Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:
«Не страшна и не проста я;
Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,
Чтоб не знать, как жизнь страшна».
Александр Блок / Анна Ахматова 1913

130 лет назад, 16 декабря 1883 года, родился Габриэль Максимилиан Лёвьель.
Карьера артиста с этим именем закончилась очень быстро. Его легкомысленные песенки не заводили публику парижских варьете. Аплодисменты были жидковаты, заработки, соответственно, тоже. Иначе ему не пришлось бы искать приработка в кино.
На коротышку Габриэля надели коньки и поставили перед камерой. Она зафиксировала безуспешные попытки актера устоять на ногах. Зрители хохотали, и к Лёвьелю неожиданно пришел успех.
Два самых модных артиста варьете Макс Дирли и Марсель Линдер поделились с начинающим актером: один - именем, другой - фамилией.
Родился великий комик Макс Линдер.
Макс Линдер 1883 - 1925

Она появилась на экране в 18 лет сразу в главной роли. И эта роль сразу сделала её знаменитой.
Впоследствии она снималась у многих выдающихся режиссеров, среди которых Марк Донской, Александр Медведкин, Сергей Параджанов.
Но её лучшей работой остался дебют в классической экранизации драмы Островского «Бесприданница» Якова Протазанова.
95 лет назад, 16 декабря 1918о года, родилась актриса Нина Ульяновна Алисова.
Нина Алисова 1918 - 1996

Ингмар Бергман писал о ней: «Она принадлежит к самым что ни на есть щедрым артистам, отдающим себя игре целиком, до конца. Я бесконечно благодарен всем, кто разделил со мной мою работу. Но именно благодаря Лив в «Персоне» и «В шепотах и крике» - я достиг своего предела, я свободно прикоснулся к бессловесным тайнам, выявить которые способен только кинематограф».
Отмечает свой юбилей великая актриса Лив Ульман.
Лив Ульман. Юбилей

Глава 5. Красота страшна, - вам скажут; вы не верьте этой лаже

Прямой вопрос к Тому Сплинтеру: ну чего ты к этим уродам прицепился? Неужели ничего интересней в мире не высмотрел? Ведь свободен ты, как только может быть свободен смертный в земной юдоли. И потом: неужели ты, не к ночи упомянем, еще и «моралью» (в ряду своих экзотических хобби) позабавиться вздумал? А в секту трясунов хаживать не пробовал? Неужели уж так укатали сивку крутые горки, что еще, не дай Бог, заскрипишь пером по вопросам, как ее, этики?

Охохонюшки... Грехи наши тяжкие... Ясное дело, «мораль» и «правда» всегда обратно пропорциональны количеству зубов, волос и сексуальной потенции. Что касается Тома Сплинтера, он молод, красив, иначе говоря, кондиционен, и друзья у него - в возрасте его теоретических детей. Но (скажет патриот смоквенский) дело даже не в этом: какое право он, Том, имеет тут над нашими, местного производства, мудаками глумиться? Он, негодяй, полстранички в каком-то там тридесятом царстве наваляет - пачпортом иноземным знай обмахивается.

И то верно. Смоквенский обычай таков, что критика там разрешена сугубо по талончикам. По каким талончикам? Вот, скажем, живешь ты в свободной державе, на улице Ильича. Прогрессирующего паралича? Нет-нет, повторяю: в свободной державе, на улице Ильича. Как, а разве - ?.. И потом, можно еще спрошу: что это за держава такая благодатная, адресочек нельзя бы? Не перебивайте. И вот, ты там, на Ильича, прописан - или физически живешь на Ильича, а прописан на улице Красных Пулеметчиков, не важно. Красных Пулеметчиков - это там, где казино, храм Божий, боулинг, Бигмак? В одном таком высотном здании? Там, там. И вот ты прописан на улице Красных Пулеметчиков - или прописан на Ильича - там же, где и живёшь физически, и потому имеешь право на талончики. Какие талончики? Ну, какие - подсолнечное масло, макароны, частик в томате, спинка минтая, конфеты «Свежесть». Нет, понятно, времена кардинально иные: потребление иное, корма в корыте иные - окорочка, баночная водка «Асланов» - о, сколько нам открытий чудных готовит троглодитства дух - «Виспа», «Нусс», «Фазер», «Хершис», «Алпен Голд», «Дав», «Хеллас», «Схоггетен»… И вот ты на все на это имеешь право, потому что по-честному существуешь физически, как все, как мы, как все мы, на улице Ильича, где и прописан. Или так: проживаешь фактически на улице Ильича, где осуществляешь ведение совместного хозяйства с соседкой по коммунальной кухне, гражданкой N. N., а прописан на улице Красных Пулеметчиков, и вот, по месту прописки имеешь право на талончики, которые дают тебе право осуществлять свое право на еду. А тот, кто живет, скажем, в Бостоне, где он и зарегистрирован, имеет ли он право на такие талончики? На такие блага, в смысле? Ясный пень, нет. Вот так же и со свободой нелицеприятных высказываний в адрес - ух! - одной отдельно взятой сообщности.

Или взять такой случай. (Это все к вопросу: «Руки прочь от нашенских мудаков».) Варлам Шаламов, так? Шаламова знаешь? Слыхал. Ну так вот. Он, когда из лагеря откинулся, не из пионерского в смысле, он потом в Смокве такой толстый том навалял - про ужасы лагерной жизни, жизни вообще. А по-моему, это неправильно. Что неправильно? А писать он имел право, пыль лагерная, только в лагере сидючи. В лагере, - это да, он имел на то полное моральное право. А как откинулся - нет, он право такое утратил. Хочешь писать про лагерь, не про пионерский в смысле, - сиди в лагере. Правильно я мыслю? То-то же.

Кроме того, Том: ты, что ли, прокурор крысе? таракану? клопу? Все они для экологического равновесия созданы Господом. Тебе они не нужны, а Ему нужны; доверься ему, Том. Вон китайцы: посгубили из рогаток воробьев-то, а в итоге - экологический фол: размножилась мошка, кою воробьи, от сотворения мира, аккуратно изничтожали, a она уж пшеницу-то на корню пожрала, и, надо сказать, куда проворней, чем это делали птички. В итоге - ни воробьев, ни пшеницы, минус амортизация рогатки, минус затрата коллективных усилий по ее эксплуатации.

«…покой и волю не навяжешь. Какое право имею я, Том Сплинтер, покой и волю кому-либо навязывать? Никакого. У меня свои представления о саде радостей земных, у Жоры Жирняго - другие; кому - таторы, а кому - ляторы. И потом - можно похвастаюсь? Ужасно люблю хвастаться. Ужасный грех. Но наедине с собой - грех не похвастаться.

Вот мой бесценный день. Встаю с постели, когда восхощу (а коль не восхощу, то и не встаю вовсе), из обязательств - себе лишь самому служить и угождать. Священный долг индивида. Сердцем, полным радости и блаженства, благодарю за такую возможность разнообразные экуменические божества. Ярко, с нестихающей остротой наслаждаюсь тем, что не обязан человеков, не нужных моему уму, чуждых моему сердцу - ни лицезреть, ни, сохрани святые, слышать. Беру книжку, читаю с любого места, иду в лес, еду на море - или никуда не еду и не иду.

И так - ежедневно. Из окна ванной комнаты видны кобылицы и жеребята - есть сахарно-белые, есть литого серебра, есть шоколадные. В траве-мураве под окном гостиной - капельками ртути - перекатываются кролики.

А иной раз на DVD подсядешь. Накачиваясь классическими грезами своего детства. И так уж иной раз накачаешься, что бросаешься вдруг (о чем и не помышлял мгновением раньше) звонить-названивать абонентам из прошлой своей жизни. Влетаешь этаким незаконным булыжником, форс-мажорным метеором - и звонок твой обрывает плодотворное супружеское общение („Всегда ты крышку от зеленой кастрюли куда-то деваешь! Вечно ты куда-нибудь ее засо…“)

Странная жизнь... Поговоришь на трехзначную сумму, души обоюдно разбередишь - и вновь в свое суверенное королевство, где есть книги в доме, орган в костеле, ивы (с шевелюрами обесчещенных девушек в исполнении кинодив 60-х годов), яркие травы возле прудов, лягушки, лисы и белки, а еще есть неподвижные цапли, будто вырезанные из картона (словно сами себе президенты), и лебеди - белые и черные изящные букеты на зеркальной глади озера - и есть утки, и есть их мужья, селезни, и есть лысянки (созерцая коих, смоквенские туристы в непринужденности своей традиционно восклицают: „Какие они вку-у-усные!..“), и есть нарциссы - весной в перелеске возле бензоколонки - апельсинные, лимонные, белоснежные. Царство Нарциссов, чье горьковатое вино разлито в вечернем воздухе, и никто их не губит...

А дома тебя ждет видеонаркота... кинематографический кокаин... А воздух с балкона чистый, чистейший! Черемухой пахнет... тишина!.. И знаешь: завтра опять, благодарение Богу, никуда не вставать, никуда не бежать, никто, никто тебя мучить не будет!..

И всего этого добился я сам».

Кстати, эпидемиологическое данные при изучении этиологии и патогенеза (зарождения и развития) различных заразных болезней, а также природных ареалов, где циркулирует их возбудитель, а также путей их распространения - как ни крути, сродни сходным факторам при массовых социальных психозах...

Да, стало быть, движет Томом, при составлении сих записок, негасимый научно-исследовательский интерес: ужасно любопытно узнавать, разглядывать и анализировать морфологию возбудителя! Давать названия тому, что зрят очи... Хотя вряд ли кто из непосвященных знает, что в медицинской практике, особенно когда дело касается микро- и макроморфологии, в ход идут десятки и сотни уже готовых, точнее, строго закрепленных, невероятно образных метафор! (Олеша позеленел бы от зависти.) В основном, правда, как ни странно (как раз не странно), большинство тех метафор имеет гастрономический уклон (жирнягинская линия) - ну, например: «кофейные зерна» (гонококки), «гречневая каша» (вид одной из патологических клеток крови), «малиновое желе» (кровавая слизь при определенном поражении прямой кишки) и т. д.

А что ж! Это дело житейское: «хлеб наш насущный» - всесвойский, косный, общепонятный код...

Для человека с микроскопом несть ни бабочки, ни спирохеты.

(Вот она, тенденциозность! - потирает свои шкодливые лапки карапуз-критик. - Все бы г-ну Сплинтеру с микроскопом копошиться - в то время, когда мы… когда мы здесь… мы-ы-ы-ы!.. му-у-у-у!.. да! в телескопы зрим, в телескопы!.. истину прозреваем!.. остается лишь пожалеть автора… имя Христа лишь всуе… благодать автору неведома… но мы-то знаем… мы-ы-ы-ы!.. му-у-у-у!.. проходим величайшие испытания… высочайшие цели… роковое избрание судеб… прозрачно выраженная воля небес… очищение… миссия…)

Любой человек, не склонный к нырянию под микроскоп, т. е. почти любой, а не только отмеченный творческой импотенцией критик, - итак, любой человек, конечно, не задумывается о том, что всякий объект повседневности - и даже особенно «противный» - кал, жирнягинский жир, моча - итак, всякий без исключения объект, при определенном увеличении его микрочастиц (и последующем разглядывании их с той труднодоступной, девственной точки, где не ступала нога резонера), - такой объект вполне может воссиять невиданной красотой. Победительной красотой - и правдой иных величин.

Ну, например. Возьмем упомянутую уже урину - мочу то есть - причем явно патологическую: вот она, мутноватая, зловонная, «желто зеленеет» в литровой банке из-под маринованных помидоров «Салют». Капнем миллилитров десять в пробирку, отцентрифугируем. Размажем частицы осадка по предметному стеклу... Дадим высохнуть... Прижмем сверху покровным стеклышком, положим на предметный столик, направим зеркальцем свет... Теперь - пошли щелкать переключаемые объективы... муть... муть... мутновато...

Но вот! - под определенном увеличением ты наконец видишь это: щедрые, сверкающие россыпи алмазов - громадные их гроздья и друза - искрящиеся пещеры сплошных, как снега, алмазов - а вот царственно излучают горний светопоток ювелирные витрины-эталажи - все бриллианты мира, изумительно отшлифованные, с игрою бессчетных граней - бриллианты другой, нежной и безупречной Вселенной - рассыпаны кем-то таинственно и бескорыстно по тихой, безлюдной звезде твоего зрачка...

Матерятся лимитчицы-лаборантки... Воняет тем, чем воняет... А ты с затаенной жадностью рассматриваешь свои богатства. Они напоминают сказочные красоты на дне колодца-калейдоскопа.

…Калейдоскоп был настоящим факиром (пре-сти-ди-жи-татором) - в дошкольном ангинозно-коревом раю. В том раю ласка мамы, папы и бабушки была дополнительно помножена на тяжесть твоей хвори... На дне калейдоскопного колодца, при всяком его повороте или даже - ах! - неосторожном движении - раздавался чудесный, неповторимый шорох - словно взмах ресниц незримой принцессы. И всякий раз вспыхивал новорожденный парадиз! С однократным, безвозвратным, никогда не повторяющимся узором... Всякий новорожденный узор возникал от разрушения, исчезновения и забвения предыдущего…

Марь Петровна! - кричишь ты. - Нет, вы только посмотрите, что в моче у этого, как его...

Иванова, - подсказывает Марь Петровна. - Ишь, солей-то сколько... ишь, солей... сказано же было: не жри на ночь мясо...

Нет, а красиво-то как , Марь Петровна!..

Ему жить с его почками от силы три дня... - закуривает Марь Петровна. - А он, гусь, набил вчера брюхо, как на Маланьиной свадьбе... Да и бормотухой-то, видно, запил... Ему сожительница, дура, бормотуху в грелке по субботам притаранивает... Он к животу грелку-то прикладывает, стонет - и вот себе надрывается, ну будто рожает! - да в сортире-то и засасывает - думает, я не знаю...

Но бриллианты-то какие! восемь карат! десять карат!! двадцать карат!!! Красиво ведь, правда?!

Красиво, красиво... - примирительно бурчит Марь Петровна...

(Сомнамбулически похлопав себя по боевитой и толстой, как вражеский цеппелин, ляжке, - она выуживает из вислоухого кармана круглое зеркальце с треснувшим пластмассовым ободком - и сплюснутый обсосок помады, влажно-бесстыже торчащий из обшарпанного цилиндрика, словно кобелячий орган любви и случки. Осердясь на кого-то, то есть резко оскалив крупные зубы с верхними золотыми клыками и напустив целый бархан складок на лицевую часть головы, Марь Петровна - жестом «пропадай всё пропадом» - неуклюже заезжает красным обсоском прямо в свой шаровидный нос. Обсосок при этом ломается, Марь Петровна уютно матерится - и удаляется со сцены, унося на физиономии клоунский помидор, недоумение и обиженность.)

Теперь понятно, почему Том микроскопирует всякую нечисть?